П. Л. ВЕЛЬЯМИНОВУ
Чур не отпираться! Ты сказал мне однажды и мимоходом, увидя, что я чертил иконостас арпачевской церкви из зелени, без столбов, без карниза: «Как тебе, братец! нестыдно мешать такую дрянь с важною архитектурою твоей церкви?» Я промолчал вопреки моему обычаю, а сделал иконостас по-своему. Пальмы у меня поддерживают из их же ветвей сплетенную сквозную решетку, которая от оглашенных заграждает престол Бога мира; несколько херувимов и с ваиями переплетенное их орудие защищают оный от рук недостойных, дозволяя, однако, глазу прелестию святыни приводить души их к покаянию. Такова была мысль моя, когда я делал чертеж иконостаса; и верю теперь, что пучеглазое позлашение витиеватых крючков на одну только минуту и то в невидальщину ослепляет, что действие оного мгновенно и только над глазами и что сердце и ум не прельщаются пустым блеском. От зелени при свечах ожидал я большого действия; успех оправдал мое мнение, и умен я, что тебя не послушался. Верю теперь я еще более и тому, что украшение у места и согласное с действием, для которого оно употреблено, бывает для всех приятно; и хотя не всякий точно отгадает мысль употребившего оное, но кто и не отгадает, тот скажет: «Что-то хорошо», — а это уже и значит нечто. Вчера церковь нашу освятили, и мы все были «под сению Авраамлею, истинного Бога славяще», по словам одного священнослужителя, который, освящая церковь, так на всенощной оную уподобил.
Представь себе, братец, небольшое число людей, собранных единодушною благодарностию, соединенных законом и родством, в темную ночь в лесу пальмовом, который освещен нарядными светильниками и накурен ароматами. Дым сей такие чудеса делал, вияся по полу и между зелени, что лица, на олтарной стене написанные, казались движущимися, а люди, ходящие по земле, — на воздухе. Херувимы на пальмах иконостасных поминутно умножались и уменьшались, выглядывая из тучек благовонных. Прибавь к сему чувство благоговения и святыни, а к ним, хотя и непарно, удовольствие строителя, увидевшего счастливый конец труда своего и с семьею многочисленною благодарящего за то Бога помощника в полном удостоверении, что в новопостроенном Ему на осьми саженях храме помещается во всей вселенной Невместимый. Вообрази себе и меня, сделавшегося архитектором нашествием Духа и в церкви своего произведения благословляющего силу Его; прибавь еще хор семи братов и трех сестер, согласно и красно поющих Его славу и торжество правящего голосами их отца, строителя храма, доброго дяди моего. Сообразя все, скажи, обыкновенное ли это было явление? равнодушное ли зрелище? да еще и для семьи исступленных! Таково ж, однако ж, было всенощное наше пение.
На другой день явление переменилось, но не потеряло своего достоинства. Важный и таинственный вид служения переменился в торжественный; все бегали и пели; все до обедни суетились без большой нужды. Всякий хотел что-нибудь прибавить к украшению, и Д<арья> А<лексеевна>, входя в церковь, одним словом описала наше семейное торжество, сказав: «Это похоже что-то на Светлое Воскресенье». И подлинно, на что ни взгляни, на церковь или на служащих ей, все было светло и внутри и снаружи; и хотя добрый дядя мой и кой-кто из нас немного поплакали, но слезы радости ни лиц, ни позорища не обезобразили. Он не мог, конечно, смотреть равнодушно на детей своих, поющих в церкви, трудом великим окончанной, освященной; я, право, думаю, что уронил он и за то слезу благодарности, что племянник его строил оную. Каково же было мне? Братские голоса и «Слава в вышних», и «Тебе Бога хвалим», обращаясь в куполе, мною согнутом, прямо в сердце отдавались. Священник сказал вразумительную проповедь; но и всенощная и обедня показались коротки даже и мужикам, и в рабочую пору.
Обедали мы у дяди доброго, ужинали у тетки-хлебосолки; и тут и там было нам сытно и весело. Между обеда и ужина успел я съездить домой посмотреть своих, которые по причине домашней нашей потери не остались в Арпачеве ни обедать, ни ужинать.
Возвратясь в дурацком моем фаетоне 1 с Александром Слепецким, нашел я мой хор родимый поющим и пляшущим, Ф<едора> в судорогах от радости и ломанье престрашное. Тут-то бы уж ловко было подтянуть тебе! Уж как басовито раздалися: «Ох сени мои, сени...», под которые сестры мои, как вдохновенные, плясали; эдаких мастериц и между мастеров нету. Я пьян еще и теперь от торжества своего и желал бы разделить с тобою те несравненные впечатления, которые все виденное и слышанное, мною глубоко в сердце моем начертало; но на письме выходит что-то не то. Ф<едор> же торопится ехать, и потому я пишу presto { Быстро (итал.).}.
выискал радость другого рода, радость, родственницу сердец чувствительных, подругу неразлучную нашей братьи гипохондриков. «Спойте-ка, дети, песню П<етра> С<еменовича>, твоего дедушки, а моего отца, — сказал он, оборотись ко мне, — которую сочинил он едучи, раненый, из персидского похода; не удалось ему пропеть ее дома». Ты слыхал, я чаю, и от меня о сем П<етре> С<еменовиче>, который был витязь здешних мест и гроза всего уезда; теперь узнаешь, что он был и стихотворец по-своему. Ты русские песни любишь: за это тебе спасибо. В них находим мы картины старых времен и, что еще больше, дух людей того века; и для того напишу тебе дедушкину песню всю, как братья мои, а его внучата пели ее.
Песня П<етра> С<еменовича> Л<ьвова>
Под песенку-то как мой добрый дядя всплакнет!.. Мы, видя, что пятидесятилетний сын после полувека плачет об отце, всякий по-своему также всплакнули, позамолкли, да чуть было и не призадумались. Война оставила у нас рану глубокую в доме; дядя отпускал двух сынов своих; брат П<етр> женился да через три дня в поход пошел — все это вместе чуть-чуть было не кончило веселого дня горьким вечером, как вдруг к нам Морозов: «Поздравляю вас, баря, с миром! Майор проехал и досконально уверяет, что быть делу так».
— давай плясать! и теперь все пляшем. Только правда ли это? Напиши, братец, так ли, полно? Если правда, то знаменит будет и для нас и для добрых поселян наших день освящения. Прости.
Быть делу так! Я распечатал письмо мое, чтобы только сказать тебе, что сейчас получил твою одну строчку: «Мир заключен 31 июля». Стоит она поэмы. Быть делу так!
Примечания:
Вельяминову П. Л. - 17 августа 1791 г. Арпачево. Московский журнал. — 1791. — Ч. IV. — С. 91—101. Письмо посвящено семейному торжеству — освящению церкви, построенной по проекту Н. А. Львова в с. Арпачеве Новоторжского уезда Тверской губернии, принадлежавшем дяде поэта Петру Петровичу Львову (1741—1794). Высокая оценка литературных достоинств письма друзьями Н. А. Львова стала, по-видимому, причиной его публикации в «Московском журнале» H. M. Карамзина.
1 Это фаетон, который некогда разъезжал в Москве по улицам наравне с первым жильем высоких и кровлею низких домов.
Петр Лукич (ум. в 1805) —литератор, ценитель искусства, приятель Н. А. Львова, Г. Р. Державина, отличавшийся оригинальностью поведения и любовью к русской старине.
Вайи (церк. слав.) — ветви финиковой пальмы.
Хор семи братов — т. е. включающий, помимо Н. А. Львова, его двоюродных братьев Петра, Александра, Василия (сыновья дяди Николая Петровича), Федора, Василия, Петра (сыновья Петра Петровича Львова).
— возможно, речь идет о родных сестрах Н. А. Львова — Марии, Надежде, Елизавете, а скорее, о двоюродных (дочерях П. П. Львова).
Дарья А<лексеевна> — т. е. свояченица Н. А. Львова Д. А. Дьякова (1767—1842), ставшая через несколько лет второй женой Г. Р. Державина.
Обедали мы у дяди доброго, ужинали у тетки-хлебосолки — т. е. у П. П. Львова и его жены Прасковьи Васильевны.
Слепецкий Александр — лицо неустановленное.
Ф<едор> — т. е. Федор Петрович Львов (1766—1836), двоюродный брат Н. А. Львова.
— о любви П. Л. Вельяминова к русским народным песням свидетельствует посвящение ему И. Е. Хандошкиным шести их переложений для скрипки, а также сочинение П. Л. Вельяминовым песни «Ох, вы славны русски кислы щи...» [опубликована И. И. Дмитриевым в «Карманном песеннике» (1796 г.)].
Львов Петр Семенович (ум. в 1736) — дед Н. А. Львова, о тором известно лишь то, что он скончался в чине капитана.
Из персидского похода — о походе русских войск в 1722—1723 гг. во главе с Петром I в принадлежавшие Персии Северный Азербайджан и Дагестан.
Дядя отпускал двух сынов своих — о старших сыновьях П. П. Львова Дмитрии (1771—?) и Петре (годы жизни неизвестны), женатом на Варваре Сергеевне Березиной (1781 — до 1836).
Морозов — по-видимому, крепостной Львовых.
— т. е. с заключением Ясского мирного договора (1 августа 1791), завершившего русско-турецкую войну 1787—1791 гг.